Был в Сочи на Зимнем фестивале Башмета. Прочитал курс лекций «Театр Света и Тьмы: бытие, возвышенность и забвение. (К онтологии театра)». Решил сверить теоретические построения с тем, что есть (точнее, с тем, что кажется, что есть – reality check это, скорее, социологическое исследование глубины доминирующих заблуждений). Оказался на спектакле Эдуарда Боякова с актрисами МХАТа «Сочи. Некурортный роман». Как иронично заметил сам Эдуард Бояков, «спектакль не имел ни единого шанса вызвать мой интерес в силу темы, стиля (приближенного к разговорной речи южно-русских провинций), который был прямым отражением главной мысли спектакля, основанного на документальной записи глубинных интервью с жительницами города Сочи, и всего остального». Но… вопреки всем предпосылкам, спектакль меня заинтересовал. И своей документальностью, и легкостью постановки, и отличной игрой актрис, и режиссерским – очень деликатным -подходом к материалу, и, пожалуй главное, основной мыслью. Поэтому поделюсь соображениями.
Спектакль сделан в третьей парадигме: это не либеральное «постмодернистское» хихиканье (агрессивный русофобский нигилизм), но и не безнадежная тоска позднесоветской псевдоклассики. Только таким и должен быть современный русский театр, хотя примеров такого подхода раз два и обчелся. То, что я видел, именно к этому и относится. Это еще не образец и едва ли полноценный шедевр, но направление выбрано точно. И особенно важно: за всем читается любовь к народу – с недоумением, сочувствием, острым ощущением его нелепости и ненавязчивым желанием для него какого-то давно назревшего исторического и культурного шага. Иными словами, это и не заказная апология статус кво, и не циничная насмешка. Тут важен именно тон: именно так надо говорить о русских и с русскими – без фальшивой идеализации и высокомерного презрения.
При этом подача материала вполне контемпорари – экраны, цитаты, незамысловатые гэги, то есть все то, что призвано облегчить восприятие незатейливой обывательской публике – но она и есть главный зритель, общество. Какое уж есть…
Игра актрис в целом отличная. Они очень точно возводят бытовое (документальное) к архетипическому. От того, что сценарий это компоновка глубинных интервью, огромная опасность скатиться в быт или бытовой гротеск. Но МХАТовские актрисы не делают ни того, ни другого. Напротив, почти каждая «сочинская жена» оказывается носительницей какого-то принципиального начала, постепенно возводимого к возвышенному. Если это применять ко всему, можно дойти до чего-то по-настоящему важного.
Главная мысль спектакля «что такое женское»? Без феминизма и анти-феминизма. Снова третья парадигма. Так как тема абсолютная, ответа нет и не может быть, но важно — как задан вопрос. Возможно, именно это меня и заинтересовало больше всего, ведь я работаю над редакцией учебника по «Социологии гендера», на основе прочитанного мной несколько лет назад в МГУ одноименного курса.
При этом не просто женское, а женское «здесь и сейчас» — в том обществе, где мы находимся («живем» было бы слишком громко сказано). Так вот по мере развертывания театрального нарратива о «сочинских женах, приглашенных на телепрограмму, посвященную счастливым бракам», выясняется, что у большинства либо нет мужей, либо никогда и не было, либо их брак есть что-то кошмарное. И отсюда вывод: мы пребываем в обществе, где мужчин нет. Вот это-то и интересно: мужчин нет, они выродились, растворились, куда-то ушли, а женщины…. А женщины есть. Причем практически такие же, какими они были всегда – начиная с Евы. Мужчины прошли долгий путь вырождения и исчезли, а женщины все там же, где и всегда… Создается головокружительный контраст: ведь пол есть отношение между двумя полюсами, и если меняется один, должен меняться и второй. Но нет, не меняется. Вырождение человечества оказывается затрагивает лишь его половину – мужчин. И когда они испаряются, исчезают, становятся совершенно ничтожными, женщины оказываются в странном положении – они оказываются одни, фактически единственным полом… Мужья-вырожденцы, бизнесмены, либералы, перверты, самубийцы, наркоманы, паралитики не несут более ответственности за человечество. И отвечать за антропологию приходится женщинам. А они к этому, мягко говоря, вообще не готовы. Так складывается гротескная гендерная асимметрия – причем с учетом того, что русские женщины самые женские, это приобретает особое напряженное измерение.
Параллельно у меня возник философский вопрос: а есть ли у женщины Дазайн? Снова ответа нет, но тот факт, что вопрос есть, уже отлично.
Музыкальность постановки отлично соответствует по смыслу и форме всему остальному. Когда «простонародная полуармянка» начинает петь архаический русский фольклор (как гениальная Анжела Манукян из «Волги»), все приобретает особое – серьезное — измерение. Дешевая эстрада же окрашивается в зловещие тона, но не разрывает полностью со смыслом.
Идея поставить спектакль в «Зимнем театре» в Сочи, пригласив туда тех женщин, у которых и брали интервью, вполне оправдана. Прямой урок, что даже самые маленькие люди в своей жизни проживают драму возвышенных архетипов: «nous vivons dans le sublime» — этот закон Метерлинка и «театра души» действует всегда и для всех.
Некоторые темы нарративов главных героинь особенно хороши: про свисающие ноги трупа, пришедшего на первое свидание; про то, как бизнесмен столкнул жену с лестницы, а она переломала ноги; про паралич и разорение торговца и не справившегося с кредитом висельника, про работу на мясокомбинате в глубинке; про Чебурашку, подаренного ветреным отцом на первой встрече с дочерью, которой никогда не видел, так как куда-то отъехал лет на двадцать и т.д. Все это ясно иллюстрирует тезис: мужчины уходят, а на их месте какое-то сырое готовое разложиться на органы облако.
Конец мужчин. А женщины остались. Это странная и пока еще не осознанная до конца трагедия.
Если ставить этот спектакль в столицах, надо проработать многие моменты, обдумав дистанцию с провинцией, и еще более акцентировав главную мысль.
