Пандемия как инструмент преобразования человечества
Коронавирус производит впечатление обычного тяжёлого сезонного гриппа — не случайно его геном расшифрован именно профильным НИИ. Более того: если судить по симптомам, эта инфекция довольно широко распространена в России, как и положено сезонному гриппу, ещё с прошлой осени.
Разумеется, в силу уязвимости пожилых людей и угрозы осложнений (и тем более — в силу разрушения здравоохранения либеральными реформами даже в Москве) это ни в малейшей степени не отменяет необходимых мер предосторожности (мер по повышению иммунитета, профилактического приёма антигриппозных средств, использования масок, самоизоляции, карантина), а повышенное внимание к нему государства и общества позволит существенно облегчить последствия инфекции.
Вместе с тем, истерическая реакция правительств (кроме китайского, исходившего, похоже, из угрозы применения бактериологического оружия или утечки из лаборатории) по своей разрушительности уже намного превышает всё, что можно было вообразить. Так, при азиатском гриппе 1956-1958 гг. погибло 2 млн. человек, при гонконгском гриппе 1968-1969 гг. — 1 млн. (в том числе 15% населения Гонконга), но тогда мыслей о самоизоляции стран и прекращении хозяйственной деятельности просто не возникало.
Паника вокруг коронавируса распространяется массмедиа и правительствами.
Безусловно, интенсивность и саморазрушительность этой паники (чего стоит хотя бы вероятное банкротство Италии?!) вызвана одичанием как современного Запада, так и его «элит». Уничтожение либеральными реформами — ради упрощения управления! — классической системы образования, учащей людей мыслить, привело к власти поколения политиков, «инфлюэнсеров» и «молодых технокрадов», искренне не верящих в существование реальности и не обладающих даже минимальными знаниями. Это касается не только Запада: в одном ряду с экс-премьером Польши, считающим, что люди воевали с динозаврами, стоят руководители Москвы, с 2012 года по рыночным соображениям методично ликвидировавшие инфекционные отделения и больницы (с разгоном специалистов), и политические менеджеры России, вправду ничего не слышавшие о протестах 2011 года.
Но многие факты не объяснимы одной только деградацией элит — ведь почему-то же объявили прожжённые бюрократы из Всемирной организации здравоохранения (ВОЗ) «пандемию коронавируса» в ситуации, когда эпидемиологический порог не был превышен ни в одной стране (за исключением крошечного Сан-Марино)!
Безусловно, паника вокруг коронавируса решает многие локальные задачи. Медики вернут себе во многом утерянные (далеко не только в России) престиж и финансирование, фармацевтические компании в очередной раз озолотятся, а мир забудет о действительно смертельной угрозе — глобальной эпидемии устойчивых к антибиотикам супербактерий (в мире один человек заражается ими каждые 11 секунд и умирает от них — каждые 15 минут; в США ими ежегодно заражается 3 млн. человек и умирает от них 35 тыс. человек. причём число погибших неуклонно растет). В России карантинные меры могут быть использованы для смены или реструктуризации власти (её подготовка целенаправленной дискредитацией В.В.Путина вполне очевидна).
На мировом уровне коронавирус представляется идеальной маскировкой и оправданием объективно неизбежного распада глобальных рынков и срыва мира в Глобальную депрессию в соответствии с вечным правилом: если катастрофы нельзя избежать — её надо возглавить и сделать управляемой для укрепления себя и разрушения конкурентов.
К концу 2019 года очередная финансовая накачка экономики США наглядно исчерпала себя. Стало ясно, что фондовые рынки рухнут уже в первом квартале, и после частичного восстановления в конце весны и летом «последний бой» глобальных либералов, который они дадут Трампу на выборах, сорвёт мир в Глобальную депрессию.
При этом на загнивание и саморазрушение глобальных монополий (что выражает завершение перехода от индустриальных технологий к информационным, начатого в 1991 году, когда закупки информационной продукции в США превысили закупки материальных товаров) накладывается ещё несколько глубоких и потому болезненных качественных переходов. Среди них наиболее важны завершение капитализма и трансформация человека.
Завершение капитализма связано с тем, что деньги теряют значение, уступая место технологиям, в первую очередь — социальной инженерии, а в особенности — социальным платформам, выросшим из соцсетей и позволяющим управлять людьми почти без насилия. Люди, живущие в «третьей природе» социальных платформ (первая — естественная, вторая создана материальными технологиями), принимают решения свободно, без малейшего принуждения, — но сами эти решения (как и предпочтения, и вкусы, и во многом эмоции этих «Людей-3») жёстко детерминированы руководством этих платформ.
Безусловно, рынок не исчезнет. Но, подобно насилию, бывшему главным общественным инструментом в эпоху феодализма, а затем отодвинутому на второй план рынком, он уйдёт в тень социальных технологий.
Второй важнейший переход современности — трансформация человека. Информационные технологии сделали наиболее рентабельным из общедоступных, то есть самым распространенным видом деятельности трансформацию нашего сознания. И человек, всей своей эволюцией наиболее приспособленный к изменению окружающего мира, вот уже 30 лет занимается несвойственным ему и даже противоестественным для него занятием: изменением своего восприятия мира. Это драматически изменит не только его психику, но и энергетику, а значит — и физиологию. Переход будет длительным и нелинейным (чего не понимают адепты биоинженерии, сексуальных и иных поведенческих девиаций, а также всех форм толерастии); возможно, общая деградация оборвёт его, — но пока мы участвуем в его безусловном начале.
Новый мир ещё не создан: он складывается вокруг нас — и отчасти нами — прямо сейчас. Будь в руководстве России люди со стратегическим мышлением, они активно вмешались бы в это строительство, и этот новый мир нёс бы на себе наш отпечаток, давая тем самым исходное преимущество носителям не только англосаксонской и китайской, но и русской культуры.
Впрочем, некорректно требовать стратегического мышления от верующих в разумность пенсионной реформы, производство Советским Союзом «одних калош» и принадлежность людей с доходом в 17 тысяч рублей в месяц к «среднему классу.»
Поэтому, пока народ России ещё не вернул себе на службу своё государство, в целом по-прежнему прислуживающее глобальным спекулянтам, нам остается лишь наблюдать за строительством (в значительной степени — этими глобальными спекулянтами) нового мира, мира Глобальной депрессии — вновь по известному принципу Бжезинского: «против России, на руинах России и за счёт России».
Паника вокруг коронавируса форсировала создание этого мира до такой степени, что о многом можно говорить уже вполне определённо.
Путь в депрессию
Срыв в Глобальную депрессию отнюдь не будет равномерным и неуклонным. Как и в прошлый раз, в 1929-1932 гг., падения фондового рынка будут сменяться частичным восстановлением, вызывающим у выживших спекулятивных леммингов эйфорию, самозабвенно подогреваемую профессиональными оптимистами всех мастей из либеральных вузов и журналистами с выжженными ЕГЭ мозгами. Но за каждым восстановлением будет приходить новый спад, разоряющий даже самых терпеливых спекулянтов, поверивших в окончательность очередного «дна».
Дефляционная спираль сложилась ещё до появления коронавируса в Европе и лишь усугубляется карантинными мерами, разрывающими хозяйственные и технологические связи (простейший пример — прекращение регулярного обслуживания сложной техники специалистами фирмы-производителя). Падение рынков вызывает «маржин коллы» (требование кредитора вернуть часть кредита, лишившегося обеспечения из-за удешевления заложенных под него акций, или расширить залог), а также сжатие инвестиционной и в целом деловой активности ради экономии, что ведёт к новому удешевлению акций. С другой стороны, лишившиеся заработка и перспектив люди сокращают потребление, что подрывает экономику, закрывает производства и лишает средств уже новых работников.
Всё это сокращает доходы бюджетов, и страны, не имеющие запаса прочности (как Россия, где бюджетные резервы превысили 1 марта 14,4 трлн.руб.), увеличивают свои дефициты. Возможности займов быстро исчерпываются, и перспективой становятся утрата контроля за эмиссией и сжигание обязательств перед своими гражданами (а вместе с тем — и их благосостояния) в пламени высокой, а то и гиперинфляции.
При этом единые мировые рынки ускорят свой распад на макрорегионы. Очевидно формирование валютных зон: как минимум доллара и юаня, а также, нельзя исключить, и фунта. Еврозона имеет неплохие шансы пережить фактическое банкротство Италии и одного из крупных банков Германии просто от безысходности: «элиты» входящих в неё стран просто утратили способность управлять собственными валютами. Россия может создать рублёвую зону только в том случае, если вернётся от либерализма к разуму и начнёт модернизацию экономики и общества, остановив запущенный Горбачёвым процесс их разложения.
Формирование макрорегионов будет сложным процессом. Некоторые части отдельных стран и даже целые страны одними отраслями своего хозяйства окажутся в одном, а другими — в других макрорегионах; выбор будет долгим и болезненным, сопровождающимся разрушением отраслей, не нужных наиболее сильному макрорегиону. Некоторые страны, оказавшиеся на границе макрорегионов, будут разделены; некоторые части внешне цивилизованных сегодня стран погрузятся в хаос в стиле Сомали или Украины, так как не будут нужны соответствующим макрорегионам. Наконец, некоторые макрорегионы будут погибать, а некоторые — создаваться заново (правда, последнее окажется возможным лишь в период становления новой системы).
Ключевым вопросом суверенитета будет создание собственных социальных платформ, позволяющих управлять пользователями (при этом платформы будут интегрировать в себе все виды интернет-активности, как это произошло в Китае). Макрорегионы, не сумевшие их создать, будут второстепенными и, вне зависимости от своих ресурсов, займут подчинённое положение, так как их жители будут подчиняться не формальным властям соответствующих стран и территорий, а управляющим сигналам, транслируемым через социальные платформы.
Полностью суверенными будут макрорегионы, создавшие свои социальные платформы и использующие их для управления. Сегодня это лишь США и Китай.
Промежуточное положение потенциального суверенитета, — по всей вероятности, крайне неустойчивое, — займут макрорегионы, способные создать свои соцсети, но не умеющие использовать их для управления и, таким образом, не способные превратить их в социальные платформы. Именно в этом положении находится сегодня Россия.
В рамках глобального управляющего класса переизбрание Трампа ознаменует собой окончательный разгром спекулянтов, привыкших работать на едином глобальном рынке, финансистами, связанными с реальным сектором и стремящимися зарабатывать на развитии макрорегионов, а также на всех видах взаимодействия между ними. С другой стороны, финансисты как таковые будут уступать создателям социальных платформ и постепенно переходить в их подчинение (по мере включения этими платформами в себя экономической активности и, в частности, развития смарт-контрактов).
Битвы патриотов
Распад глобальных рынков лишит среды обитания и, соответственно, мирового доминирования финансовых спекулянтов и обслуживающих их либералов. Ведь международные спекулянты сильнее государств только при наличии общемировых рынков. Уже на уровне макрорегионов спекулянты окажутся в подчинении их властей, то есть патриотов, — так, как это произошло с началом прошлой, Великой депрессии. Как и тогда, они сохранятся как глобальная сила, опосредующая взаимодействие между макрорегионами.
Но содержанием истории станет уже не борьба между ними и разнообразными патриотами, как сейчас, а борьба этих патриотов между собой (и только по итогам этой борьбы может быть достигнута стабильность; до этого все «новые Ялты» и «новые Бреттон-Вудсы» останутся промежуточными решениями). Ведь у различных патриотов, в отличие от либералов, нет объединяющей их силы, нет единого пространства, а коммунистическая по духу идея совместного улучшения человека и созидания на основе этого нового мира пока слишком слаба и не имеет значимых носителей.
В столкновении патриотических сил разных макрорегионов ключевым фактором будет способность взять в союзники хотя бы часть только что поверженных глобальных либералов. В межвоенный период Сталин модернизировал СССР именно таким партнёрством (да и Коминтерн был, пусть крайне самостоятельным и своенравным, но филиалом Финансового интернационала того времени).
Ни США, ни Китай не смогут заключить такое партнёрство — прежде всего, из-за их стремления к мировому господству. Кроме того, Трамп не сможет пойти на союз с либералами как только что нанесший им историческое поражение, а Си Цзиньпин — как отказавшийся быть младшим партнёром сначала американских, а затем и британских элит.
Евросоюз, до своего грядущего перерождения в евроХалифат, не способен на самостоятельность, Индия пассивна, Япония лишена творческого духа, а Англия — ресурсной базы для реализации своего стратегического видения.
Только Россия может резко — и даже непропорционально имеющимся ресурсам — повысить свое влияние после разгрома глобальных либералов за счёт парадоксального союза с ними.
Возможно, верность президента В.В.Путина либеральному клану вызвана в том числе и предощущением грядущего обострения межнациональной конкуренции.
Союз с глобальными либералами, пусть и потерпевшими только что поражение, опасен, так как для проведения внутри страны политики, несовместимой с ценностями внешних партнёров, нужна высокая управленческая культура. Иначе Россия может стать Ковчегом, спасающим либералов до преодоления Глобальной депрессии и начала формирования нового глобального пространства (уже, вероятно, нерыночного).
Тогда либеральная политика разграбления, депопуляции и дебилизации России продолжится (предвестником чего выглядит передача акций Сбербанка правительству), — а фраза президента В.В.Путина о сохранении нормальной семьи становится зловещей (прошлый раз в терминах «пока я президент, этого не будет» он говорил в 2015 году о недопустимости повышения пенсионного возраста). В этих условиях ковчег либерализма может утонуть на полпути, — но либералы, даже глобальные, так далеко не загадывают.
Пока будущий мир представляется как противостояние США и Китая. Индия, Япония, Евросоюз (примерно с 2050 года — евроХалифат) и (если мы сумеем создать свой макрорегион) Россия в качестве сил «второго уровня» будут сдерживать это противостояние.
Крах доминирования глобальных либералов и беспощадная хаотическая конкуренция всех со всеми, помимо опасностей, открывает и широкие просторы для исторического творчества. Так, ради ослабления союза России и Китая США поддержат воссоздание в новом виде Советского Союза — как российского макрорегиона. Но в рамках логики либерального руководства РФ такое невозможно (люди рассматриваются как обуза, а не ресурс). А главное, для воссоздания новой общности нужен образ будущего, вызывающий желание присоединиться к нему.
У российских либералов и коррупционеров такого образа будущего нет. Обратиться к народам они не могут в силу своей грабительской природы, а отделившимся и на глазах дичающим этноэлитам могут предложить лишь совместное разграбление России. Но это не приманка для националистов постсоциалистического пространства, ибо давно осуществляется даже поляками, и этнические элиты верят, что отодвигание их от российского корыта — это и есть тот самый фашизм и расизм, который «прогрессивный Запад» никогда не позволит своим либеральным холопам, захватившим Россию.
Для даже сохранения России нужна её комплексная модернизация в интересах народа, — но это требует оздоровления российской государственности, возвращения её со службы офшорам на службу Родине, её переориентации с разграбления страны на созидание.
Новое качество: после утраты технологий
Одна из причин, по которой Глобальная депрессия будет страшнее Великой (наряду с множественностью развёртывающихся сейчас кризисов, качественно усложняющей управление), — в том, что Великая депрессия завершилась войной. Нынешняя же, Глобальная, будет порождать конфликты, но они не будут вести к её прекращению.
Вторая мировая война завершила Великую депрессию, потому что объединила пять макрорегионов (США, объединённую Гитлером Европу, Британскую империю, СССР и японскую зону «сопроцветания») в два: западный и советский. Вызванное этим расширение рынков снизило монополизм в каждом макрорегионе и позволило по-хорошему развиваться четверть века, а по-плохому — и вовсе 45 лет.
Глобальная же депрессия вызвана загниванием монополий не в отдельных макрорегионах, а на глобальном уровне. Её содержание — не загнивание, а распад рынков. И лишь по завершении этого распада, после оформления регионов появится возможность их объединения, которое, в силу деградации производительных сил и утраты многих технологий, само по себе всё равно не позволит достичь той ёмкости рынка, которая существовала вчера, до начала входа в Глобальную депрессию.
Это — одна из причин, по которым рыночные отношения должны утратить своё значение: в их рамках выход из Глобальной депрессии возможен слишком поздно и на слишком низком уровне технологического (а значит, и социального) развития, — значительно более низком, чем ещё сохраняется сейчас.
Причины утраты многих технологий очевидны: это разрушение слишком сложных логистических цепочек, но главное — сжатие рынков: спрос макрорегионов станет недостаточным не только для развития, но даже и для сохранения ряда современных технологий. Созданные в рамках монополистической логики завышения затрат, они окажутся слишком сложными и слишком дорогими для многих макрорегионов.
Это не означает прекращения, пусть даже временного, технологического прогресса: скорее всего, избавившись от монополистических оков, прогресс пойдёт иным, более экономным путем «закрывающих» технологий. Отличающийся сверхпроизводительностью, простотой и дешевизной, этот класс технологий блокировался и государствами — как угрожающий рабочим местам, и монополиями — как угрожающий их сверхприбылям (а следовательно, и самому их существованию). Резкое ослабление и тех, и других при падении спроса открывает «закрывающим» технологиям простор и превращает их в «золотой ключик», открывающий светлое будущее в самых неблагоприятных условиях.
О дивный старый мир!
Разумеется, Глобальная депрессия усугубит проблему «лишних» людей, вызванную сверхпроизводительностью информационных технологий. Распад мира на макрорегионы вынудит последние восстанавливать свои производства — но спрос на рабочие руки будет нейтрализован: сначала общим сворачиванием деловой активности и ликвидацией целых сфер деятельности (например, массовых финансовых спекуляций или избыточных с точки зрения выживания услуг), а затем — развитием «закрывающих»технологий».
Ликвидация среднего класса, драматически ускоренная кризисом 2008-2009 гг., ускорится ещё больше. Повсеместная нехватка спроса станет важным ограничителем рыночных отношений, так как во избежание социальной катастрофы зачастую придется производить необходимые товары и услуги по ценам ниже себестоимости (для сохранения рабочих мест или необходимых благ).
В этой ситуации люди окажутся крайне зависимы от управляющих систем, разумность которых станет в прямом смысле слова залогом выживания, источником богатства станет рента (пусть, в основном, и технологическая), а возможности проявления самостоятельности и предприимчивости будут ограничены.
Глобальная депрессия создаст мир, в котором возможности каждого человека драматически уменьшатся по сравнению с уходящей современностью, — прежде всего, из-за ограничения возможности продуктивной экономической деятельности и относительно самостоятельного существования.
Современная социальная инженерия уже сделала реальностью информационную диктатуру, обеспечивающую беспрекословное принятие и радостное исполнение дебилизованными массами развитых стран почти любых указаний. После привода к власти на Украине фашистов эти технологии применялись в основном против России и стали основой всей политики стран Запада. Паника вокруг коронавируса обеспечила их повсеместное применение и в повседневной жизни развитых стран: их уже не граждане, а просто жители больше не спрашивают и не думают — они подчиняются и исполняют.
Подобно тому, как после 11 сентября 2001 года «Патриотический акт» отменил в США демократию, паника вокруг коронавируса, строго говоря, уже отменила даже казавшиеся незыблемыми права человека наиболее эффективным инструментом — страхом (как при завершении Римской республики, когда незначимые перебои с продовольствием из-за активности пиратов создали пожизненное правление).
Безусловно, это необходимо при эпидемии — но исключительные меры, ранее не применявшиеся по такому поводу (хотя в США, например, от обычного гриппа погибает до 70 тыс. человек в год), уже изменили соответствующие общества и совсем не обязательно будут отменены в полном объёме.
Как минимум, тайна частной жизни исчезнет везде, где распространены смартфоны, так как отслеживание контактов заражённого человека проще всего осуществлять на основе анализа геолокаций его смартфона и смартфонов других людей (а оборудование для этого имеется отнюдь не только в Китае).
Вероятная реальность Глобальной депрессии — осуществляемая через социальные платформы жёсткая информационная диктатура, не воспринимаемая людьми в качестве таковой, ибо её требования будут восприниматься как естественные, объективно обусловленные и принципиально непреодолимые факторы, аналогичные природным. Противодействовать им или возмущаться ими будет казаться столь же нелепо, как, например, сменой времён года.
Впрочем, информационная диктатура будет социальным регрессом, своего рода компьютерным феодализмом, неустойчивым в силу своей архаичности: новые Тёмные века недолго смогут оставаться компьютерными.
Светлое будущее придётся строить самим
Капитализм, родившийся из чумы и маскирующий своё угасание коронавирусом, может породить не только деградацию человечества с чудовищными технологическими катастрофами и сокращением численности как минимум в разы, но и прогресс — переход, пусть и крайне затруднительным и неопределеённым путём, к коммунизму.
Ведь основа современных технологий и всей жизни — информация, по природе своей есть неотчуждаемое общественное благо. Попытка её частного присвоения обречена в силу внутренней противоречивости: как мы видим на примере интеллектуальной собственности, выродившейся в средство злоупотребления монопольным положением, она ведёт к блокированию развития и саморазрушению.
Даже начало приведения общественных отношений в соответствие с информацией как основой современного общества –– снимет массу проблем и придаст обществу колоссальный стимул к новому витку прогресса.
А ведь то, что когда-то считалось признаками коммунизма, уже прочно вошло в нашу повседневную жизнь: от исчезновения частной собственности (она ещё осталась на уровне национального бизнеса, но крупнейшие глобальные компании давно владеют друг другом и являются, по сути, коллективной собственностью) и второстепенности денег по сравнению с технологиями, до придания труду всё более творческого характера и стирания границы между свободным и рабочим временем (пусть и не так, как хочется).
Маркс считал условием установления коммунизма создание «вечных машин», не требующих для функционирования живого человеческого труда, а представитель Уральской политологической школы Леонид Фишман обратил внимание на то, что их подобием (пусть, разумеется, ущербным и неполноценным) является современная информационная сфера. Живой труд уже сейчас нужен ей лишь для мелкого ремонта и развития, — а однажды созданное продолжает функционировать с минимальным «трением», которое с течением времени будет лишь уменьшаться.
Важно, что проблема «лишних людей», «прекариата» существует лишь в рамках рыночных отношений, которые обрекают управляющую систему на утилизацию людей — причём во всевозрастающих масштабах.
Если же человечество сможет начать развиваться не ради прибыли, а ради своего совершенствования, оно, как отмечал представитель той же Уральской политологической школы Дмитрий Давыдов, столкнётся с лютой нехваткой рабочих рук, прежде всего — врачей и педагогов. Даже классические образование и здравоохранение были нацелены на формирование весьма ограниченной личности; превращение же развития человека в цель общества потребует кратного увеличения и числа специалистов, и их квалификации.
В результате избыток людей сменится их дефицитом.
Да, проблемы, не решённые советской цивилизацией и погубившие её, остаются открытыми. Мы по-прежнему не знаем, как стимулировать личность к саморазвитию, а не к деградации (в том числе потому, что мозг — наиболее энергоёмкий орган, и в покое рефлексы минимизируют его использование), и как вообще оценивать развитие личности (ибо она, в отличие от прибыли, пугающе многогранна).
Поэтому, вероятно, сначала нас ждет «цифровой феодализм», основанный на технологической и информационной ренте, — и, вероятно, он займёт все время Глобальной депрессии. А вот выход из неё потребует, по сути, практического построения коммунизма. И заняться этим придётся живущим сегодня, — как бы ни хотелось нам продлить свой рай на диване с пивом перед телевизором.
Но и пиву, и дивану, и даже телевизору осталось недолго.
Советский Союз потерпел поражение потому, что был такой же генеральной репетицией коммунизма, как Венеция и Генуя — капитализма.
Первый блин вышел комом, но тесто всходит вновь.
И главное для нас — не приготовить уж чересчур острое блюдо.
