О нашем афганском походе

О нашем афганском походе

Александр Проханов

Впервые за 25 лет государство и страна в целом стали переосмысливать афганский поход

И.ПЕРЕСЕДОВ: 20 часов 3 минуты в Москве. И программа «Без вопросов» в эфире «Русской службы новостей». И у нас в студии сегодня Александр Андреевич Проханов – главный редактор газеты «Завтра», писатель. Здравствуйте, Александр Андреевич.

А.ПРОХАНОВ: Добрый вечер.

И.ПЕРЕСЕДОВ: И я, его собеседник и слушатель Илья Переседов. Очень у нас такая сложная и важная тема, которую мы решили сегодня обсудить, точнее, в первую очередь, Александр Андреевич решил по ней высказаться, это 25 лет прекращения боевых действий в Афганистане, и последующий вывод войск оттуда. Александр Андреевич, я знаю, что для вас эта тема очень вам близкая и знакомая.

А.ПРОХАНОВ: Я не случайный человек в этой теме. И вот эта, этот юбилей 25-летний был очень важный, потому что впервые за 25 лет государство и страна в целом стали переосмысливать афганский поход. Было снято заклятие с этой войны. Заклятие или проклятие, которое было наложено на войну, в то время, когда она ещё велась, когда наш контингент проливал кровь. Уже в спину этого контингента стреляли кинескопы либеральные. Уже перестроечная пропаганда уничтожала солдат, офицеров, называя эту войну преступной, кровавой, мерзкой. А всех тех, кто участвовал в походе, чуть ли не палачами. И вот эта ситуация вдруг стала меняться. Она стала меняться не только по отношению к афганской кампании. Вообще, если вы заметили, наше государство стало изменять свою точку зрения на себя самоё. Государство стало возвращаться туда, откуда оно было изгнано после 91- года. Государство стало брать под охрану, под опеку те тенденции, тех людей, носителей тех идеологий, которые связаны со сбережением, развитием государства, которое стало выдавливать из общественного центра людей, которые 30 лет со времён перестройки находились, по существу, почти в абсолютной власти. И вот что же произошло? Во-первых, прошел поразительный фильм на «России 1» под названием «Афган», где по существу была апологетика афганского похода, где объяснялись мотивы начала этой войны. Эта война называлась практически необходимой. А люди, которые её поносили, были названы предателями, включая и господина Горбачёва. Это была удивительная новая для наших времён. И министр обороны господин Шойгу собрал у себя в министерстве всех блистательных генералов этого афганского похода и наградил этих генералов медалью за участие в афганском походе, в том числе вашего покорного слугу. Я впервые увидел опять многих знакомцев, уже постаревших, уже состарившихся. Во всём блеске их одеяния: мундир и бесконечных наград. Почему-то вспомнились у Гумилёва туркестанские генералы, когда молодой поэт видел этих прошедших туркестанский поход, старых, застенчивых генералов. Это генералы афганского похода. И настало время поговорить об этой войне. Настало время вспомнить, почему эту афганскую войну назвали проклятой и преступной. Перестройка – это была пора, когда истреблялись с потрясающей последовательностью и мощью все основы, на которой зиждилось советское государство. И афганская война, которую вело государство, которую вела красная империя, она была самым уязвимым местом. И Советы в глазах перестроечников, в глазах Горбачёва, они, начав эту преступную войну, оказались под ударом. Под ударом мировой пропаганды антисоветской, под ударом антисоветской перестроечной пропаганды. Тогда гвоздили по партии, по армии, по самому понятию героизм, по всему советскому, по имперскому. И афганская война, она началась в одной стране, брежневской стране, а завершилась в другой стране, в горбачёвской стране. Когда, по существу, под улюлюканье либералов, афганские полки, афганские подразделения выходили из Афганистана с тем, чтобы раствориться в этом ядовитом рассоле перестройки. Тогда никто не удосужился говорить о причинах ввода этих войск в Афганистан. Называли этот ввод преступным. Тогда называли это ввод ошибочным. И под магией этих непрерывных мантр, она заворожила многих, в том числе участников самого афганского похода. А ведь Политбюро, которое состояло, конечно, из старых мудрецов, там не было ни одного тинейджера, оно руководствовалось мощнейшими имперскими мотивациями. Совсем недавно произошла Иранская, шиитская революция, когда на границах Советского Союза возникло мощное, шиитское, пассионарное, огненное исламское государство, враждебное СССР. Китай в ту пору, граничащий с Советским Союзом, находился в очень напряженных отношениях с СССР. В самом Афганистане после прихода к власти туда марксистского режима, стремительно нарастал мусульманский бум, началась мусульманская кампания. И все понимали, что очень скоро этот слабый, робкий, не пользующийся поддержкой народа марксистский режим падёт, и на границах с Советским Союзом возникнет второе исламское, на этот раз суннитское государство. Тогда КГБ в своих закрытых сводках информировало руководство страны о том, что по Средней Азии стремительно распространяются тайные мечети, стремительно расширяется исламское миросознание, туда проникают проповедники муллы, которые находились за рубежом. И поэтому ввод этих войск диктовался целесообразностью, трагической целесообразностью тех, а теперь мы видим и нынешних времён.

И.ПЕРЕСЕДОВ: Итак, Александр Проханов продолжает рассказывать об афганской войне, настолько важной и близкой для него.

А.ПРОХАНОВ: Да, я продолжаю. Я не могу забыть трансляцию того знаменитого съезда Советов, в самый разгар перестройки, когда на трибуны поднялся академик Сахаров, и рассказал потрясающую, известную ему новость. Оказывается, как сказали ему доверенные люди, в Афганистане группы советских вертолётчиков сверху наносили удары по советским же солдатам, попавшим в окружение, с тем, чтобы они не попали в плен к моджахедам. И вот это чудовищное утверждение Сахарова вызвало гул зала, наполненного не просто афганцами, не просто советскими людьми, его засвистывали. А он, сквозь свист, топот, продолжал настаивать на справедливости вот этого утверждения, что, оказывается, в этой зверской, страшной войне, с тем, чтобы не попались душманам в плен наши подразделения, их уничтожали сверху. Это на фоне тех рассказов очевидцев, которые видели, как наши солдаты жертвовали собой, чтобы вырвать из плена, попавших в окружение солдат. Они вытаскивали на себе эти трупы даже убитых своих товарищей. Это была страшная ложь академика, которая была подобна лжи второго диссидента Солженицына, утверждавшего, что «Тихий Дон» Шолохова – это краденная работа, что Шолохов – это плагиатор, что он обворовал убитого белого офицера. Вот так, по существу, Солженицын обворовал Шолохова, а Сахаров обворовал афганцев. Но с этим покончено. Ведь вслед за уходом советских войск из Афганистана, советские войска ушли из Восточной Европы, из Чехословакии, из Польши. Они ушли из Прибалтики, они ушли из Средней Азии. Они покинули Украину и Белоруссию. Прошел гигантский откат. Империя уходила, скукожилась, сжималась, потому что её, хозяева этой империи секли, резали на растерзание победителей, западных победителей. И это была страшная, это была чудовищная волна. И как ни странно, до сих пор, в сегодняшней российской политической культуре есть люди, готовые к тому, чтобы Россия и дальше уходила с этих насиженных имперских мест. Чего стоит утверждение, что Арктику русскую надо передать под юрисдикцию международных сил, что нам пора бросить Северный Кавказ, что хорошо бы, наверное, уйти из Кёнигсберга, как они называют Калининград. А там и Сибирь, а там и Японские островаю. Это была страшная, чудовищная, антигосударственная кампания, которая тогда полыхала. Сейчас она стала меньше, спокойнее. Но вот, повторяю, афганская тема опять вернулшась в общественное сознание под новым знаком. Если то государство горбачевско-ельцинское афганский поход называло кромешным, преступным, зловещим, то нынешнее путинское государство достаточно осторожно, но последовательно возвращает этой войне её имперский смысл. Потому что эта афганская война ничем не отличается от похода Скобелева, который шел через Устюрт, развернув знамёна по этой раскалённой пустыне, и брал с ходу Бухару и Хеву. Эта война ничем не отличается от других государственных, имперских, политических войн, которые вела Россия. И вот, повторяю, и опять в недрах этих событий, опять всё было, что я пережил за это время, всколыхнулось во мне. Потому что я прошел вместе с нашими войсками практически с момента ввода этих войск до вывода, и даже позднее. Я был в Афганистане и после того, как режим, готов был сражаться и готов был пасть. Я был среди войск, конечно, не сжимая гранатомёт и автомат. Я держал в руках блокнот, ручку, фотоаппарат и шел с войсками моей страны, с восками моей армии как художник, как певец восстания русских воинов. Вот несколько переживаний, которые во мне гудят по сей день, переживания, которые вошли в мои романы и книги, переживания, которые вошли в роман «Сон о Кабуле», в мои романы «Пепел» и «Стеклодув», в роман «Дворец», с которого началась афганская кампания, не с романа, а с дворца, естественно, в рассказы «Третий тост», «Мусульманская свадьба». Я приехал в Афганистан к моменту в самом начале января 80-го года, когда дворец Амина, резиденция Амина всё ещё дымилась после штурма. В нём ещё был чад. И когда я вошёл в этот медового цвета, стоящий в окрестностях Кабула дворец, я увидел стены, иссеченные осколками гранат. Повсюду были разбросаны рожки от автоматов, валялись кольца гранат, кругом на полу кровенели бинты со спёкшейся коричневой кровью, были заброшены и расстреляны из автоматов стены. Проёмы окон были оплавлены, потому что по ним гвоздили скорострельные зенитные установки «Шилка», стоявшие на горе. Меня поразил почему-то бюстгальтер, женский бюстгальтер огромного размера, который лежал на последнем этаже, валялся. Не знаю, кому он принадлежал, жене Амина, или его матери, или фрейлине. Но этот чудовищный бюстгальтер с этой убитой великанши меня поразил. И, конечно, мне показали этот знаменитый бар. Деревянный, резной, золоченный бар с простреленными дырами автоматными бар, около которого был убит сам Амин. Я ехал в Афганистан не зная ни страны, ни характера военных действий. Я был таким же наивным, не подготовленным, как и многие из наших солдат и гражданских. И когда я приехал в Кабул в самом начале февраля, или в конце января, уже не помню, я стал свидетелем потрясающего, так называемого Хазаревского бунта, когда на улицы Кабула вышли тысячи мусульман под знаком «Да здравствует Исламская революция в Афганистане». Эти огромные толпы двигались по улицам. Из точек стреляли снайперы. И наши войска вышли заслоном на эту толпу. Я помню, как сбежались вот эта огромная, огнедышащая толпа и бронеколонны. И мне казалось, что от этого огня, от этого страстного восклицания «Аллах акбар» скоро начнёт плавиться сама броня. И были удары по толпе, удары по снайперам. Танки били по дуканам, по огневым точкам, была бойня. И к вечеру, к ночи этот путч, эта попытка революции была подавлена. Когда я вышел на двор нашего посольства в Кабуле. Это было такое вечереющее, смуглое, с первыми зажигающими звёздами небо, с тёмными горами. И откуда-то из этих звёзд, сверху на город стали пикировать наши самолёты. Они снижались, и на бреющем полёте проходили над деревянными хижинами в одном направлении, в другом, взмывали, удары этих сверхзвуковых пузырей. И казалось, что весь Кабул иссекается этими мечами. Его бьют, четвертуют, загоняют обратно в дыры, в норы восставший хазарийский люд. Когда я участвовал в первой боевой операции, это была Кундусская дивизия. Она вышла на зачистку каких-то кишлаков. И командир, который мне это показывал, и вёл меня к месту боёв, он показал мне руины, развалины кишлаков и сказал: «Посмотрите, это сангми – это кишлаки, которые были уничтожены в результате боевых действий». И война вот такова, она не другая. Когда началась реальная операция, помню в эти кишлаки, вглубь ушла рота какого-то, по-моему, капитана. И я стоял у машины и слышал по рации ход боя. Я слышал стрельбу автоматную, я слышал крики этого капитана, который подавая команды, почему-то всё время говорил: «C’est la vie». Видимо, у него была такая присказка. И потом это «C’est la vie», «C’est la vie», и они стали выходить из этого кишлака, неся на себе четырёх убитых. Я впервые увидел убитых наших солдат. А когда у места боя вдруг появились верблюды, шел караван из четырёх верблюдов, рядом с ним шли длиннорукие, длинношеи, во всём белом погонщики со смуглыми лицами, этот караван остановили, обыскали его и нашли автоматы в мешках. Автоматы, оружие в районе боевых действий каралось расстрелом. И я видел, как этих погонщиков отвели в сторону, отдали в руки афганских военных, и они их тут же расстреляли у этого вала. И они длинными, белыми своими балахонами легли как тени.

И.ПЕРЕСЕДОВ: Я не могу, и, разумеется, не буду прерывать монолог Александра Проханова про войну в Афганистане. Но, напоминаю, что наш телефон для sms-сообщений +7-925-101-107-0. И также вы можете оставить свои реплики на сайте rusnovosti.ru. В конце, если останется время, мы их зачитаем. Александр Андреевич, прошу вас.

А.ПРОХАНОВ: Война в Афганистане носила многоаспектный характер. Она состояла из таких фрагментов, каждый из которых заслуживает того, чтобы о нём рассказать, упомянуть. Интенсивная война велась на дорогах. Дороги, коммуникации были артериями, которые связывали войну и Советским Союзом. И по этим дорогам двигались продовольствие, снаряжение. По этим двигались авиабомбы, реактивные снаряды, наливники с бензином, соляркой. По этим дорогам двигались деревянные ящики будущих гробов. По этим дорогам даже двигались дрова, русские берёзы для топки гарнизонных печей. И вот ущелье Соланг, перевал Соланг было одной из таких дорог. Каждый день по несколько часов от рассвета до заката шли колонны «Камазов» с наливняками, грузовики с реактивными снарядами. Причем каждый водитель, он вывешивал на лобовом стекле название города, откуда он явился: Саратов, Рязань, Вологда, Новосибирск, Красноярск. И вот эти вот города двигались по дороге. И навстречу с застав всё шоссе была уставлена ротными заставами, которые сберегали эти колонны. Навстречу им выходили вот эти вот земели, которые принимали эти названия как приветы из родных мест, из родных семей. Если колонны останавливались, обменивались сигаретами, приветами, похлопывали друг друга по плечам. И вот на эти колонны постоянно осуществлялись налёты. Постоянно в горах осуществлялись заставы. Туда, в горы выходили моджахеды с крупнокалиберными пулемётами ДКШ и били по этим колоннам. Они зажигали передовой «Камаз». «Камаз» загорался, потом взрывался, закупоривал шоссе, и вся остальная колонна останавливалась, была беззащитной, была мишенью для этих автоматов. И один за другим эти «Камазы» расстреливались, загорались, взрывались. И вся эта колонна превращалась в сплошной ад. Взрывались мины, взрывались реактивные снаряды и бомбы, плавились окрестные скалы. И вот в этот ад вылетали бронегруппы застав, чтобы принять на себя этот бой. И вот в этот ад летели солдаты, грохотали автоматы, грохотали зенитные спаренные установки, заглушки, били по горам, летали вертолёты и проходил скоротечный бой. Мгновенно засада исчезала, растворялась в горах. На шоссе оставался страшный, пылающий, железный, бензиновый караван. Танки подходили и сбрасывали в пропасть сгоревшие «Камазы», которые мешали движению. Трасса расчищалась, и колонна, поредевшая, продолжала двигаться от туннеля сверху вниз к Джобаль-Ус-Саранджи и дальше через Чирикар на Кабул и к другим гарнизонам. Дорога на Кандагар. Кандагар – это южный город на границах с Пакистаном. Такой очень пёстрый, восточный, такой сверкающий, сказочный город. Когда я попал впервые на эту дорогу, я ехал на БТР, стоял в люке открытом и любовался этой голубой, уходящей в бесконечность вечерней трассой и светомузыкой гор. Заходило солнце, и горы были то золотые, то белые, то сверкающие, то алые. И дорога была пустая. И кругом стояли кишлаки. Я любовался этой дорогой. И когда я попал через 3 года на эту же городу, продвигаясь на заставу, я не узнал этого места. Вся эта дорога была изгрызана взрывами. По обеим сторонам дороги, слева и справа, какая-то путаница, чудовищная железная путаница, как железная корзина, лежали остовы обгорелых броневиков, танков, БТР, наливников. всё это было ржавое, обугленное. И эта страшная вереница тянулась на десятки километров. И кишлаки, которые пленяли меня таким медовым цветом, своими дувалами, от них остались одни осколки. Как будто вот эти горшки были разбиты на тысячи самых разных осколков. И жизнь на этих заставах наших воинов — это была особая жизнь. Если на саланге заставы окружали себя стенами, превращаясь в маленькие крепости, то там, под Кандагаром заставы уходили под землю. И солдаты жили под землёй. Они двигались под землёй, столовые были под землёй, склады оружия были под землёй, потому что ночью начиналась страшная война. По этим гнездовьям лупила артиллерия наша, прилетала авиация, вывешивала такие осветительные мины. А душманы двигались мелкими группами через виноградники и минировали ночью дорогу, по которой утром пойдут наливники, пойдут колонны. Ещё одна характерная война – это большие, огромные войсковые операции, когда поднималась целая дивизия, когда шла она на совершение очень крупномасштабных боевых действий. Я участвовал в нескольких операциях в районе Герата. Вся Шинданская дивизия тяжело, медленно поднималась с насиженных мест и со своими коробами, кунгами, огромными антеннами, соединяющими поле боя с Москвой и со штабами, вместе с танками, колоннами бронетехники, а также с артиллерией и установками залпов огня, двигалась с Герата. И на этом поле вставали эти установки и начиналась война. Начинали грохотать снаряды, летели в мятежные районы Герата эти трасы, поднимались огромные, медленные дымы, как будто какие-то черные, огромные старики или колдуны поднимались из этого города и танцевали свой зловещий танец. А потом боевые колонны входили в мятежный район Деванчу. Там гнездились вот эти бандформирования. Там была главная база оппозиции. И они двигались в этих узких улочках, слева и справа окружённых дувалами. Впереди, как правило, двигалась боевая машина разминирования, потому что это все эти дорогие узкие, улицы были заминированы. И нет, нет, и раздавался такой удар бум, как будто по бочке и отлетал очередной каток боевой машины разминирования. Потом следом за ней втягивались колонны, пушки, пулемёты и ёлочки. Направо, налево они двигались в этих растениях, в этих желобах глиняных и стреляли по бойницам, откуда по ним лупили гранатомёты и крупнокалиберные пулемёты. И это Гератская операция, их было несколько. Я некоторые запомнил. Я помню, как до сих пор у меня дома за стеклянным коробом лежит засохшая роза Герата, которую я, нагнувшись с брони, сорвал с клумбы, с куста розового. А когда мы выходили уже из Афганистана и двигались сквозь Гераты. нас выходили провожать афганцы, махали руками. Один мальчик, наверное ему было 6 лет, а может быть 5, он метнул в меня камень. Этот камень ударил в меня. И до сих пор я чувствую, несу в себе этот звук попавшего в меня прощального камня. Не забуду никогда выезд командующего 40 армии, одного из командующих, который только что получил назначение, принимал дела, находясь в штабе 40-й армии. Примерно 2 или 3 недели он принимал дела. Вот когда дела были приняты, он решил выехать на передовую, он решил выехать на линию фронта. Это было в районе Паншера. Там в районе Паншера случились схватки. Ущелье было перехвачено душманами. И чтобы выбить из этих опорных пунктов душманов, туда направлялись наши подразделения, наши танковые части. Именно там, умудрённый , седой, ноне обстрелянный, по существу тыловой, заслуженный генерал, принимал своё первое боевое крещение.

И.ПЕРЕСЕДОВ: 20 часов 34 минуты сейчас в Москве. И мы продолжаем программу «Без вопросов». В студии Александр Проханов.

А.ПРОХАНОВ: Да, я продолжу. Этот генерал седой, благородный, познавший сложности службы, но не видевший огня, он впервые вышел на передовую, чтобы проверить себя огнём. Первое, что он сделал, он подошёл к развёрнутому лазарету полевому. Лежали убитые и раненные. Он подходил к убитым. Он открывал вот эти брезенты, которые закрывали их лица, всматривался в их мёртвые лица, закрытые глаза. Потом он подходил к раненным. Некоторые из них лежали под капельницей, бредили. Он наклонялся, смотрел им тоже в лица. Я понимал, что он хочет понять кого он посылает на бой, кого он посылает умирать. Он должен был понять весь ужас, весь трагизм вот этих смертей, этих молодых людей. А потом он сел на БТР, и мы поехали на самую передовую линию огня, где возвышалась гора с дырами, чёрными пещерами, из которых стреляли крупнокалиберные пулемёты. И я запомнил танк, который выезжал на прямую наводку. Он выезжал, вставал перед этой горой и бил пушками по этим норам. Потому что пулемёты, когда они начинали стрелять, они были в устье этих пещер, потом они мгновенно уезжали, уходили вглубь этих гор и они были недоступны. И этот танк, он вздрагивал при каждом выстреле, подскакивал, как будто бы. А сердечники из этих крупнокалиберных пулемётов, стальные сердечники, на большой скорости врывались в танковую броню, и застревали в ней, потому что она была вязкая эта броня, и весь танк был утыкан этими сердечниками, напоминал огромного, уродливого ежа. И генерал прошел по линии огня, вышел даже за пределы этой передовой. Танк прошел под этим огнём, потом медленно вернулся назад. Стал после этого уже обстрелянным боевым генералом. Мы охотились за караванами с оружием, которые шли непрерывными потоками из Афганистана. Они шли тропами горными, ни шли по пещерам, по ущельям. Их было множество. Моджахеды охотились за нашими караванами, пересекая на трассах наши трасы, наши колонны с оружием, а мы охотились за их караванами с оружием. И я участвовал вместе со спецназом в охоте за караванами в пустыне Регистан. Это пустыня на юге Пакистана, красная, как марсианская поверхность. Красные куски, пузырившихся барханом. И вертолёт долго кружит над этой пустыней, высматривает. Потом замечает идущий караван по этой пустыне, чёрточку верблюдов, и тянущийся за этой чёрточкой след песков. Вертолёты снижаются, один вертолёт продолжает барражировать на низкой высоте над этим караваном. Другой садится и группа досмотра выбегает из-под винтов, из-под лопастей и надо очень быстро бежать по этим барханам. Из-под ног вылетает песок. Мы приближаемся к этим погонщикам. И то ли в этих мешках, которые лежат на верблюжьих спинах, находится контрабандные товары, которые они везут из Пакистана на Кабульские рынки, то ли оружие. Если последнее, то стрельба, бой, сверху вертолёт наносит удары по этим верблюдам, разнося в клочки животных и погонщиков. Вот такая война, война за караванами была повсюду. Я не забуду свой полёт на «чёрном тюльпане». «Чёрный тюльпан» — самолёт, который возил убитых. Он раз в день облетал весь Афганистан по кругу, все города: Кабул, Шинданд, Джалалабад, Кандагар, Гардез, Ост, Файзабад. И он собирал этот жуткий урожай, который оставался после дневных операций. И я не забуду, как самолёт летел ночью. Была ночь, стояла луна. Он медленно, гудя винтами, шел на снежные вершины, над глазированными ночными снегами, которые мне напоминали какой-то сервиз фарфоровый. И у меня на спине был парашют, потому что надо было летать с парашютами. Боевые самолёты сбивались «Стингерами». А за перегородкой находились несколько ящиков с этими убитыми солдатами, которые двигались туда, в свои русские посёлки, селения, к матерям, которые ещё не знали об их смертях. И, наконец, вывод. Я участвовал в выводе первых пяти полков. Полки, которые уходили из Кандагара и Шинданда. Это были проводы, это были торжественные речи генералов и губернских афганских начальников. В глазах у этих начальников уже была точка. Они уже понимали, что их бросают на произвол судьбы, что союзники, которые их поставили у власти, которые помогали им, которые сделали им карьеру, обучили их вооружаться, оставляют их наедине с врагами, с жестокими противниками. Я помню, готовилась к выходу танковая колонна, танковый полк. И я сел в головной танк, и мы мчались от Шиндадта до Тургунди, до Кушки, на огромной скорости, на предельной, может быть, 40-50 километров в час мчались эти танки. И пушки были развернуты в обе стороны. И вели тревожащий огонь по вершинам, чтобы, не дай Бог, там не оказались заставы. Когда танки подошли к границе и пересекли границу Кушки, думал, что их встретил руководство, что их встретил руководство страны, президент. Нет, их встретили мелкие чиновники, поставили большие столы со стеллажами. И там были арбузы. Я запомнил, как наши солдаты, которых мучала жажда, они раскалывали эти арбузы, и всё было в этих красных, мясистых арбузах. Солдаты ели, погружали лица в глубину этих алых плодов. И в этом тоже было что-то такое фантастическое и загадочное.

И.ПЕРЕСЕДОВ: Ну и так совершенно незаметно мы подошли уже к теме вывода войск из Афганистана.

А.ПРОХАНОВ: Да. Эта кампания кончилась. Видите, я считаю, что мы ушли из Афганистана, бросили там своих друзей, предали их, как обычно это было в горбачёвское время. Мы предавали всех и вся. Тем самым открыли дорогу исламскому фундаментализму в мир. Если бы мы не ушли из Афганистана, не было двух Чеченских войн. Если бы мы не ушли из Афганистана, не было бы этих чудовищных терактов: «Норд-Оста», Беслана, недавнего Волгограда. Я думаю, что если бы не ушли из Афганистана, не было бы этой так называемой «арабской весны», которая перепахала всю Северную Африку и превратила её в руины и пылающую катастрофу. Этот поход завершен. Он остался недооценённым. Мало кто сказал доброе слово в адрес афганского похода. Мне кажется, что есть возможность искупить эту вину. Искупить вину государства перед афганскими героями, афганскими ветеранами. Я говорю о возможности проведения парада на Красной площади с участками афганских соединений. Я вижу, как этот парад может продвигаться. Я вижу, как на брусчатку выкатывают инвалидные коляски, в которых сидят безрукие, безногие, слепые герои афганской кампании, с орденами, с нашивками за ранения. Я вижу, как вслед за ними по брусчатке, с искрами, искря об эти камни чёрные, протаскивают «Камаз», обугленный, взорванный, на ободах. Героический «Камаз», в котором кто-то сражался, кто-то погибал и кричал последнее прости. Я вижу как вслед за «Камазом» на платформе проводят вертолёт с дырами в бортовинах, с обломанными лопастями. Быть может, тот вертолёт, где сидел пилот, который перед смертью успел по рации крикнуть своим товарищам: «Прощайте, мужики». А потом прошли бы полки. Ветераны, состарившиеся, седые, с усталыми лицами. Они прошли бы по этой брусчатке, подразделения Гардеза, Хоста, Шинданда, Герата, десантно-штурмовые батальоны, сапёры, горно-стрелковые батальоны. Они прошли бы, неся на себе честь страны, чтобы их приветствовал бы президент. Он должен был стоять, отдав честь этим полкам. Эти полки с развёрнутыми знамёнами, с советскими, красными знамёнами прошли по Красной площади. И пускай на груди каждого из них светился бы золотой крест за Афганский поход и звезда из афганского лазурита.

И.ПЕРЕСЕДОВ: Мы не можем позволить себе минуту молчания, но 10 секунд мы помолчим сейчас.

А.ПРОХАНОВ: Зачем? Мы не будем поминать этих людей. Мы, наоборот, пропоём им здравицу. Мы пропоём фанфарную славу этим великим людям.

И.ПЕРЕСЕДОВ: 74-й написал о мине. Проникся его словом. Ну что ж, ожидаемо расходятся реплики в sms-сообщениях. 45-й пишет: «Привет, Саланга. Юрий». 16-я, Надя, Щербинка: «Вы в Мургабе были? Там раньше такая красота была», — спрашивает. Как-то прокомментируете привет, Саланга, вопрос про Мургабу?

А.ПРОХАНОВ: Я не знаю. Был ли я в Мургабе до какой кампании? В Саланге я был и не раз, много раз. Может быть, мы встречались с этим замечательным человеком. Может быть, он принимал меня на заставе, я делил с ним обеды. Может быть, я ехал вместе с ним на БТР. Может быть, сидел на высотных постах, куда нужно было карабкаться час по жаре, стараясь не напороться на растяжки. Саланг – это, по существу, позывной. Если бы где-нибудь, не знаю, в Африке или на другой планете я услышал слово Саланг от человека, я бы кинулся к нему в объятья.

И.ПЕРЕСЕДОВ: 07-й спрашивает: «Если бы вернуться в то время и тот геополитический расклад, Александр Андреевич ввёл бы войска в Афганистан?»

А.ПРОХАНОВ: Да, я бы, наверное, ввёл. Я бы совершил эту трагическую ошибку, не совершив которую, мы бы не получили две чеченские войны, теракт. Мы получили бы разгром советского государства, мы получили бы бегство наших великих армий победоносных из Европы. Мы не должны были уходить из Афганистана, мы должны были там остаться. Удивительно, что мы совершили эту ошибку, как говорят наши либералы, даже преступление мы совершили. Но почему же тогда любимые либералами американцы совершают вслед за нами эту ошибку, совершают, если говорить их языком, это преступление? Значит, Афганистан – это место, где сверхдержавы или просто державы должны были находиться. Это место, за которое сражаются огромные политические, мировоззренческие системы. Мы жили в пору «холодной» войны и соперничества. По всем континентам автомат Калашникова соперничал с винтовкой М-16. И мне странно, что среди наших советских, теперь российских людей, такое количество сторонников М-16, готовых стрелять по АК-47.

И.ПЕРЕСЕДОВ: 07-й вслед за этим спрашивает: «А чьи штандарты сегодня кидать к Мавзолею?». Видимо, имея в виду, если бы такой парад состоялся.

А.ПРОХАНОВ: Не обязательно кидать штандарты. Надо просто вытащить из музеев штандарты, знамёна этих боевых полков, которые сейчас расформированных. Надо вернуть номера и названия этим полкам, вернуть в руки офицеров эти знамёна. И с этими развёрнутыми знамёнами пройти по брусчатке и отдать этим парадом честь не просто афганскому походу, и честь государству, которое сейчас так мучительно сложно восстанавливает себя с такими колоссальными потерями, которые мы понесли за эти чудовищные 30 лет.

И.ПЕРЕСЕДОВ: Я читаю sms-сообщения, которые слушатели присылают на номер +7-925-101-107-0. И вот Мечта спрашивает: «Умереть за свою Родину – это подвиг. Ради чего погибать чужой земле? Сын хоть одного военноначальника погиб в Афганистане?»

А.ПРОХАНОВ: Вы знаете, во-первых, сыновья военно6начальинков гибли в Афганистане, и гибли в Чечне. Что считать своей землей? Сейчас ведь чужой землёй являются Прибалтика. Есть ли смысл сейчас погибать на Прибалтике? Конечно, нет, чужая земля. А на Украине погибать нам есть смысл? Нет, это чужая земля. А в Казахстане? Чужая земля. А сейчас Сибирь отколется от нас, да ни одного солдата за Сибирь мы не отдадим, чужая земля. А Арктика, которую хотят отнять? Отнимут – чужая земля. Поэтому своей землей у нас очень скоро станет Вологодская губерния с ничтожным русским населением. Население Вологодской губернии, которой по-прежнему будет управлять Абрамович. Мы сражаемся не за чужую землю, мы сражаемся за национальные интересы. А национальные интересы России – этой гигантской супер-страны, особенно в ту пору, они простирались от одного пояса до другого.

И.ПЕРЕСЕДОВ: Ну, вот ожидаемый комментарий от 20-го: «Ввод советских войск в Афганистан в описании Проханова напоминаем 22 июня 41-го года, Оккупация».

А.ПРОХАНОВ: Конечно, мы оккупанты. Тоже самое говорят про советские войска, которые находились в Прибалтике. Сейчас прибалтийские фашисты называют нас оккупантами. Присоединяюсь к этому товарищу. Видимо, он тоже находится среди латышских стрелков, которые нас называют оккупантами. Мы и Украине пришли туда, чтобы устроить Голодомор и уничтожить великий украинский народ. Конечно, мы оккупанты для Казахстана. А некоторые националисты Якутии или Татарстана говорят, что мы оккупанты этих стран. А некоторые из русских националистов говорят, что мы