В поправках к Конституции много противоречий и риторических недомолвок. В агитационной кампании перед голосованием их тоже было много. И в силу того, что агитационные ролики говорят только о тех поправках, которые вызывают наиболее благожелательное отношение общества, уверяя, что теперь: пенсионеры получат индексацию, работающие – нижний порог зарплаты, дети – заботу государства, волонтеры – поддержку, культура – защиту, животные – заботу, ветераны – защиту и уважение, народ – сохранение исторической памяти, страна – неприкосновенность своих территорий… Этих, многократно артикулируемых – с десяток. Всего голосовать придется много более чем за сотню. Чуть ли не две сотни.
О них молчат. Дело не в том, что они плохи – дело в том, что, привлеченные обещаемой привлекательностью первых, за все последующие люди будут голосовать, даже о них ничего не зная. Хотя формально все честно: каждый, кто поинтересуется, сможет со всеми ими ознакомиться на любом профильном электронном ресурсе. Хотя делать это будут лишь немногие, которые уже не смогут донести свой голос и свое мнение до массового сознания.
Но дело даже и не в этом: действительно, нельзя всенародным голосованием принимать по одной сотне статей Конституции. Но о них нужно знать и услышать мнение за них и против них: хотя бы для того, чтобы не взорваться через пять лет возмущением «Мы же ничего не знали!»
Более того, чтобы этого не было и чтобы люди чувствовали, что они сделали выбор сами и сознательно, они должны видеть тех, кто выступает против поправок, и слышать, почему они против.
Потому что они разные. Коллаборационисты против, потому что они всегда против всего, что предлагает Путин. Коммунисты против, потому что выступают за куда более радикальный и более социальный вариант изменений и хорошо помнят, когда и как принималась нынешняя Конституция: под грохот танковых залпов, на крови расстрелянных защитников прежней Конституции, при запрещенных газетах и многих партиях оппозиции.
Но против и многие сторонники Путина, потому что считают: процедура голосования и противоречивость вносимых поправок – ослабляют и Путина, и ставят под будущий удар все то, чего ему в позитивном плане удалось добиться в укреплении страны. И чтобы решение социума было сознательное и ответственное, избиратели должны были бы услышать в равном количестве эфирного времени центральных СМИ и позицию сторонников, и позицию противников вносимых поправок и принятой процедуры голосования.
Только есть и еще более важные вещи. Под хор требований о необходимости идеологии (причем подчас почти каждый в этом хоре имел в виду свою идеологию) в поправки начали эклектично вставлять те или иные ценностные компоненты, либо нечто, напоминающее ценностные компоненты, и одно, и другое объявляя идеологией.
В результате, идеологии в собственном смысле слова — единого комплекса ценностей и целей — в тексте не появилось, но ценностные и идеологические противостояния и клинчи возникли.
Самый яркий и самый проблемный из них соседство двух ценностно- идентификационных установок.
С одной стороны, по части первой будущей Статьи 67, «Российская Федерация является правопреемником Союза ССР на своей территории…».
С другой стороны, по части 2 той же будущей статьи 67, «Российская Федерация, объединенная тысячелетней историей, сохраняя память предков, передавших нам идеалы и веру в Бога, а также преемственность в развитии Российского государства, признает исторически сложившееся государственное единство».
Можно, конечно, трактовать пункт о преемственности исключительно как вопрос имущественно-правовой преемственности: права и имущество, то есть материальное, мы берем от Советского Союза, а духовное и идеологическое – от тех или иных божеств и сверхъестественных сил.
Только тоже не получится: Советский Союз был силен не тем, что у него были заводы, самолеты, ракеты и танки, а тем, что он сам это умел создавать и сам создал. Его силой были его люди, верившие в то, во что они верили. А сам он был государством, хотя и признававшим свободу вероисповедания, но отчетливо атеистическим. Как таковой – был силен, как таковой – могуч, и как таковой – побеждал.
Быть наследником и правопреемником Советского Союза – значит быть наследником и продолжателем его смыслов.
И еще даже в канун катастрофы его разрушения подавляющее большинство граждан СССР в бога не верили.
И хотя бы поэтому передать веру в него тем, кто сегодня в него, возможно, и верит, не могли. Хорошо это или плохо. Не говоря о тех, для кого это стало модой и знаком лояльности по отношению к начальству. Значит, формула: «сохраняя память предков, передавших нам (кому нам?)… веру в Бога» предполагает, что речь идет о сохранении чьей угодно памяти, но только не памяти тех, кто строил, создавал и побеждал в Советском Союзе, то есть памяти кого угодно, кроме памяти советских людей и советского начала, считавших своими девизами слова: «Никто не даст нам избавленья, ни Бог, ни царь и не герой, добьемся мы освобожденья своею собственной рукой», и еще: «Мы рождены, чтоб сказку сделать былью, преодолеть пространство и простор…».
Советское и религиозное – это два принципиально разных виденья мира и разных мироощущения. И те, присягающие вере в бога, но сохраняющие генетическое родство с советским началом, кто, пытаясь соединить несоединимое, утверждают: «Нет принципиального противоречия между социально-экономической доктриной коммунизма и духовной доктриной веры в божественное», не понимают, что не ЕЕ НЕТ – а ОНИ ЕЕ НЕ ОЩУЩАЮТ, не видят – именно потому, что ограничивают себя и свое видение упрощениями: религиозное – за справедливость, и коммунисты – за справедливость. Вот и синтез: социальная справедливость плюс вера в божественное и загробную жизнь — все сходится! Одну статью в Конституцию про социальную справедливость, одну – про преемственность с СССР, а еще одну – про веру в Бога: и все должны быть довольны.
Конечно, среди первых конструкторов социалистических теорий и коммунистических утопий многие были либо выходцами из духовенства, либо изначально глубоко верующими. Но только дело не в этом, они потому из верующих и становились социалистами и коммунистами, что убеждались: религия решить стоящие проблемы не может, может лишь уговорить смириться с ними.
Дело в том, что коммунизм – идеология. Вера в того или иного бога – религия. И они в немногом родственны, но в главном расходятся. Потому что религия – это сохранение ценностей. Идеология – это совокупность ценностей и целей.
Религия исходит из того, что мир, созданный трансцендентными началом, в основе своей неизменен. И участь человека – принять свое место в этом мире и оптимизировать свое поведение. В соответствии с накопленными опытом ценностями. И не пытаться этот мир менять, потому что он создан неизмеримо более мощной и мудрой силой, чем человек. Мир и человек в этом мире – детерминированы.
Идеология исходит из того, что мир познаваем и изменяем. Человек, познавая мир и развиваюсь сам, вместе с создаваемыми им орудиями труда может мир изменить на основании познания его законов и развития своих средств творческого воздействия.
Для религиозного сознания человек детерминирован высшей силой, а в жизни – ее обстоятельствами, созданными, так или иначе, этой высшей силой.
Для идеологического сознания человек свободен в своем познании и преобразовании мира, он создан обстоятельствами мира, но познавая мир, может менять эти обстоятельства.
«И вместе им не сойтись» не потому, что они противоречат друг другу на ценностном уровне, а потому, что они противоречат друг другу в мироощущении и своей деятельностности.
Для религии невозможное может оказаться возможным, если свершится божественное чудо. Для идеологии, особенно коммунистической, чудо свершится, если человек совершит невозможное. Для первой субъект созидания – потустороннее, трансцендентное, для второй субъект созидания – человек, разумный, познающий, действующий.
Поэтому Советское, оно же коммунистическое, могло менять мир, и творить невозможное. Церковное, оно же религиозное, может пытаться мир сохранять, противостоя подчас энтропии и разрушению и не реже мешая подчас его человеческому преобразованию и восхождению.
Поэтому, кстати, за 20 лет с 2000-го года Российская Федерация смогла остановить разрушение 1990-х, а Советский Союз за 20 лет с 1920 года смог создать Новый мир. И поэтому Советское – оно же коммунистическое — за 4 года разгромило германский нацизм, а Российское шесть лет терпит у себя под боком бандеровский нацизм.
Это – не укор современной России и ее сознанию, это просто демонстрация разницы: советское начало преобразовывает и созидает, религиозное – лишь оптимизирует сохраненное.
Здесь коренное расхождение: принимать вызов, изменяя мир, или принимать имеющееся, ставя задачей его некоторую оптимизацию.
Попытка совмещения преемственности с установкой на преобразование мира (советское) с сохранением установки на его непреобразуемость и детерминированность (вера в Бога) — это ценностный и мироощущенческий тупик. Ценностный клинч, в итоге парализующий действие и рождающий, точнее – имманентно актуализирующий социальный, психологический и культурологический раскол. И обрекающий страну на дальнейшее принятие данности при предельно медленных шагах по ее оптимизации – и отказ от ее проектного преобразования.
Блокировка развития в упоении собственной тысячелетней значимостью, потому что все попытки развития в этой ситуации оказываются парализованы навязываемой ментальностью отказа от принципа преобразования мира. И значит становятся установкой на подчинение и миру, и господствующим в нем силам.
